Козак Мамай — это картина, которая обязательно должна быть в каждой усадьбе зеленого туризма лесостепной и степной зоны Украины. У хозяев таких усадеб (в отличие от владельцев или директоров отелей) принято общаться с гостями, клиентами, туристами за одним столом. Попробуем сегодня выработать некоторую базу версий. Козак Мамай это образ народной памяти, фольклора.

Явно подвергавшийся запретам, стиранию. Как и в любом герое народного творчества, реальных прототипов разных времен несколько.

Представлю пока одного из потомков эмира Мамая:
БОГДАН ФЕДОРОВИЧ ГЛИНСЬКИЙ-ПУТИВЛЬСЬКИЙ († 1509/1512)
~кн. Марія Іванівна Заславська
Путивльський намісник (1495-1497 рр.).

Источник: http://litopys.org.ua/dynasty/dyn60.htm Леонтий Войтович, Княжеские династии Восточной Европы. Таблиця 52. Князі ГЛИНСЬКІ і ДОМОНТИ

+ + + + +  Эта историческая личность, возможно, стала прототипом для легендарного северского разбойника с иранским именем Кудеяр. Кудеяр (Божий друг) — наиболее близкое имя к славянскому Богдан.
Напомним также что имя Богдан не могло быть получено при крещении.
Скорее всего Кудеяр это было домашнее, традиционное, родовое имя. А имя Богдан могло использоваться в официальных документах.
Как видим, официальная служба Богдана длилась очень недолго. В эти времена польский король отбирает у Глинских их родовые имения и раздает их вместе с поселянами верной шляхте. Напомним, что в Северской земле была клановая родовая структура, люди не делились на панов и быдло. Кавалерия требует отношений «батько—сынки«. Естественно, новые хозяева стараются быстро закрепачить людей и выжать все соки, так что благородный разбойник Кудеяр получает славу «сына Ивана Грозного» (с которым Глинские, конечно, состоят в родстве) и защитника бедных от шляхты.

Цитата: В XVIII – XIX веках в украинской народной живописи бытовал характерный сюжет: изображался запорожский казак, сидящий «по-турецки» (поджав ноги) и играющий на бандуре. Под картиной бывали написаны стихи, чаще всего содержавшие характеристику запорожского казака вообще, нередко ироническую, но всегда вполне доброжелательную. Иногда этот запорожец был единственным героем всей композиции, в других случаях добавлялись другие фигуры и целые сцены, часто связанные с восстаниями «гайдамаков» на Правобережье в середине XVIII века. Но во всех сценах непременно присутствовал, иногда даже некстати, казак-бандурист в своей стереотипной позе. Нередко бывало написано имя казака. Имена бывали разные, но среди них встречался «козак Мамай», а в народе вообще все картины этого типа были известны как портреты «козака Мамая».
Украинские искусствоведы давно заинтересовались, каким путём явно положительный образ запорожца или «гайдамака» оказался связан с именем золотоордынского темника. Вначале сложилась версия, имеющая сторонников по сей день, согласно которой сюжет этой картины – не старше XVII – XVIII веков. Основные аргументы в пользу этой версии – отсутствие картин, надёжно датируемых не ранее, чем начало XVIII века, наличие «гайдамацкой» тематики и, главное, наличие сведений о каком-то реальном «гайдамаке» по имени Мамай. Но затем постепенно стали накапливаться наблюдения, показывающие, что дело обстоит не так просто.
Реальных Мамаев – «гайдамаков» было, оказывается, не менее, чем трое, если не четверо. Все они примерно одновременно возглавляли мелкие группы повстанцев, все именуются в источниках просто Мамаями. Неизвестно, означало ли это слово имя или фамилию, но известно, что одного из них звали на самом деле Андрей Харченко. Становится довольно ясно, что «Мамай» – это традиционный псевдоним, которым прикрывались «гайдамаки» и участвовавшие в их движении запорожцы. У последних псевдонимы были вообще очень распространены, потому что таким путём защищались от репрессий казачьи семьи, остававшиеся нередко в имениях польских феодалов.
Возможность такого использования имени Мамай косвенно подтверждается тем, что среди подписей под портретами казака-бандуриста встречается также имя Буняк, Буняка. Это имя половецкого хана Боняка, жившего в XI веке и тогда же получившего на страницах летописи прозвище Шелудивый. В дальнейшем Буняка Шелудивый стал персонажем западно-украинского фольклора, где он фигурировал уже в контекстах, не имевших ничего общего с историческим Боняком и представлявших собой компиляции из общемировых бродячих сказочных сюжетов. Не сохранилось и затемненное теми же сказочными фольклорными деталями сообщение о том, что именно Бунякой Шелудивым назвался один из украинских повстанцев эпохи Богдана Хмельницкого. Значит, золотоордынский темник Мамай – не единственная и ещё не самая древняя из исторических личностей неславянского происхождения, имена которых могли использоваться как псевдонимы участниками антипольских выступлений на Украине.
Далее, анализ портретов «козака Мамая» позволил выявить в них разновременные наслоения. Стихотворные тексты оказались новее самого изображения и заимствованы из украинского народного театра XVIII века. В изображениях же обнаружены детали, характерные для времени значительно ранее XVIII века, например, формы оружия и бандуры. Есть варианты с луком, стрелами и вовсе без огнестрельного оружия, которое ещё в XVIII веке распространилось у запорожцев. А в позе сидящего казака и во всей композиции картины видно явное сходство с широко распространёнными композициями средневековой и более древней восточной живописи, от ближневосточных и персидских мотивов, до центрально-азиатской буддийской иконографии, и именно с последней сходство особенно разительно.
Появляются основания думать, что в XVIII веке к потребностям запорожцев и «гайдамаков» был приспособлен какой-то очень древний стереотип, до этого бытовавший в народной живописи, может быть, уже в течение многих столетий. Он мог многократно перелицовываться применительно к менявшейся политической обстановке, картины могли выполняться в недолговечных материалах, могли при изменении ситуации уничтожаться и заменяться новыми. Герой картины был назван «козаком» вряд ли ранее начала XVI века, но «Мамаем», как и «Буняком», он мог считаться и раньше. Скорее всего, запорожцы и «гайдамаки» использовали имя «Мамай» в качестве псевдонима именно потому, что оно уже имело хождение в народном искусстве и было связано с положительным персонажем.
Наконец, выясняется, что хотя «козак Мамай» был известен вообще на всей Украине, но наиболее распространена была эта картина не в районе движения «гайдамаков» на Правобережье и не в Запорожье, а на Черниговщине, Полтавщине и Харьковщине, то есть на территории, центром которой является Полтавщина. И вот после этого остается только удивляться, что никто из многочисленных искусствоведов, писавших о «козаке Мамае», не вспомнил о Глинских, а столь же многочисленные историки, занимавшиеся Глинскими, не заметили «козака».
Конечно, непосредственным прообразом «козака Мамая» не был золотоордынский темник Мамай. Но, зная о Глинских, можно предположить следующее.
У степных и лесостепных полукочевников Евразии существовала традиция образования так называемых «генеалогических родов». Население, давно вышедшее из родового строя и имевшее территориально-общинное устройство с более или менее значительными элементами феодализма и даже капитализма, группировалось в объединения, имевшие внешнюю форму патриархального рода, но состоявшее не только из родственников. Такая группа принимала название какого-нибудь настоящего древнего рода или новое название. Главу рода изображал из себя выборный военачальник, наследственный феодал или, в начале XX века, даже богатый скотовод капиталистического типа. Такой «род» мог иметь тщательно разработанную и даже написанную, но фиктивную родословную. Конечно, такой «род» переформировывался и переименовывался также легко, как и создавался. Всё это давно и хорошо изучено у многих народов, например у казаков.
При таком свободном обращении с внешними атрибутами родового строя сначала потомки Мамая могли легко превратиться из Киятов в Мамаев (поскольку имя Мамай было для их подчиненных более близко и понятно, чем имя Кият), а затем и вся тюркская часть их подданных могла образовать «род» мамаев. Не потому ли назывались «мамаевцами» упомянутые выше позднейшие ногайцы, вероятные потомки татар Скидера? И не могла ли эта традиция распространиться и на славянскую часть населения княжества в ходе смешения потомков половцев с севрюками, имевшими, как сказано, и собственных тюркских предков?
В этом случае портрет воина-бандуриста мог появиться сперва как собирательный образ пограничного жителя княжества Мансура и его ближайших потомков, – портрет мамая, , но ещё не Мамая и тем более не «козака». А для композиции портрета могло быть использовано какое- то произведение восточной живописи, имевшее хождение у мансуровых татар, едва ли не сохранившаяся ещё от монгольских времён старая буддийская религиозная картина, смысл которой был давно забыт. Этот мамай – полутатарин, полусеврюк – был ещё далеко не украинец по своему этническому самосознанию и культурному облику, но он успешно защищал славянское население Украины от крымских набегов и потому стал весьма популярен. Его последующему превращению из мамая в Мамая могла способствовать деятельность упомянутого Богдана Глинского, который для местного населения должен был оставаться таким же Мамаем, как его современник и родственник, эмигрировавший в Москву (см. выше). «Козаком» живописцы назвали своего героя позже, когда роль главных защитников юго-восточных рубежей Украины перешла от севрюков сперва к правобережным казакам (среди которых одной из первых крупных фигур оказался опять-таки Богдан Глинский), а затем к запорожцам. И тогда слово «мамай», первоначально означавшее принадлежность к определенному «генеалогическому роду», окончательно превратилось в личное имя изображенного на картине запорожского казака, которое уже никак не ассоциировалось в народной памяти ни с Богданом Глинским, ни, тем более, с давно забытым золотоордынским темником Мамаем.
Княжество потомков Мамая – небольшой эпизод в истории нашей страны. Он прибавляет некоторые любопытные штрихи к политической истории империи Чингисхана, Золотой Орды, Польско-Литовского и Московского государства XIV – XVI веков.

Источник —  А. А. Шенников. Княжество потомков Мамая (к проблемам запустения Юго-Восточной Руси в XIV – XV в.)